А&М

[taverna]

    ажется, завтра мне будет за это стыдно. Всё-таки уже больше двух лет не позволяю себе настолько сырые вещи вывешивать. Но... чёрт, за окном же ночь, я тут символически выпивши и совсем не символически заблудившись в своих делах творческих, так что...
    Да, я не знаю другого способа. И от этой серии ещё долго будет попахивать эксгибиоционизмом.

    Автор&Музы, часть четвёртая

    - У нас выходной, а меня об этом забыли предупредить?
    Раздавшийся из-за спины голос заставил Автора вздрогнуть. Не от испуга – она давно уже убедилась, что посторонние попасть в библиотеку не могут – но от неожиданности. Нарочито-бодрый тон вынырнувшего из царящей среди стеллажей темноты Бродяги не вписывался в симфонию грозы за окном, шорохов самой библиотеки и лениво-тяжёлых мыслей Автора. Да и в настроение девушки – тоже.
   

Читать до конца

- Добрый вечер, - всё же поздоровалась она. Ненадолго задумалась, и с той же меланхолией в голосе добавила: - Остальные просто не приходили.
    - Ага, на такой-то праздник?
    Автор знала, откуда этот недоверчивый сарказм в голосе Бродяги. Обстановка, и правда, красноречивая: на плитах, расчерченных проникающими сквозь переплёты окон всполохами, разбросаны бумаги; единственный стул занят двумя пустыми кружками и едва початой бутылкой; третья – на полу, рядом с девушкой. Вина в кружке от силы на два глотка, но запах оно распространяет на весь этот укромный закуток – единственное свободное от книг место, если не считать стола у камина, за которым обычно происходили встречи.
    Трудно было сказать, что мутило голову сильнее: тяжёлый запах или сам напиток.
    Отвечать девушке не хотелось. Она дёрнула плечом, ещё раз символически приложилась к кружке и похлопала по полу рядом с собой. Бродяга возился где-то с минуту, устраивая гитару, мокрую от дождя куртку и порцию вина для себя. После чего присел на указанное место.
    - Есть повод для отмечания? - уже безо всякой насмешки спросил он.
    - Нет. Просто захотелось выпить.
    - Тогда давай на брудершафт.
    Автор коротко фыркнула, первый раз посмотрев на Бродягу. Тот не шутил, да и вовсе заразился царящим в библиотеке лирическим настроением.
    - Извини, - девушка перевела взгляд обратно за окно, - я с идеалами не целуюсь. Особенно с теми, которые написала и придумала сама.
    Ответный смешок Бродяги немного разрядил обстановку. Чашки всё же соприкоснулись с лёгким стуком, но без тостов и ритуалов. Хотя тишина сама по себе получилась многозначительная и намекающая на более откровенный разговор.
    - И всё-таки, что не так? Я тебя, милая, знаю, ты уж если хандришь, то с какой-нибудь главной темой.
    - Так заметно?..

    Бродяга кивает, но Автор не обращает на это движение никакого внимания. Отставив кружку в сторону, она подтягивает колени к груди, обхватывает их руками и опускает голову. Приглушённые слова звучат с длинными паузами человека, силящегося на ходу подобрать именно те выражения, которые не мог найти на протяжении часов:
    - Не знаю я… Понимаешь, заблудилась. Не могу. Дерёт изнутри. Зло так дерёт; царапает… Тоска какая-то. Ты тогда всё правильно говорил, нельзя писать о чём не знаешь, особенно тяжело писать. Нельзя – а нужно. Я по-другому с этим воевать не умею.
    - Больно? – тихо спрашивает уже присмиревший Бродяга.
    - Больно. Понимаешь, до слёз. Оно скапливается, копится; я давлю. И без меня паршивых любителей драмы хватает, что сырость разводить? А всё тянет. Зудит: пиши, пиши… И больно. Не-мо-гу. С чего только?
    Бродяга пожимает плечами; откуда ему – персонажу, выдуманному не самым талантливым сочинителем – знать о природе демиуржества и тех проблемах, что оно порождает? Но, с другой стороны, этот зуд знаком ему не понаслышке. Только терзать приходится не перо, а струны гитары.
    - Попробуй всё-таки написать.
    Автор морщится; Бродяга замечает это по тому, как дёргается виднеющийся сквозь спутанные пряди уголок рта.
    - Не хочу. Вру. Хочу. Видишь, - она разводит руками, не поднимая головы, - запуталась. Только нельзя же. Нельзя свою боль чужой выкорчевывать, особенно когда не понимаешь, от чего скрутило. А я не понимаю. Чёрт подери, я уже слишком давно и слишком долго ничего не понимаю!
    Ему остаётся только чесать в затылке да про себя жалеть, что рядом нет Питера. Флейтист был самым опытным из них троих и наверняка нашёл бы какой-нибудь уместный ответ или утешительное объяснение. Но приходится полагаться на свои силы.
    - Тогда плюй на всех и делай что требуется.
    - Ты же сам говорил, что нельзя.
    - Да мало ли что я там говорил! – Бродяга взрывается непонятной ему злостью, но торопливо берёт себя в руки. – Душа у тебя одна. И дар… талант, умение, способность – как ты его там называешь, я уже не помню? у тебя тоже один. Вот что точно нельзя, так это его насиловать. Сломаешь. Если уж дал Демиург тебе такую голову, то и жить с ней тебе. Не оглядываясь на чужие мнения.
    - Думаешь?
    Вместо ответа Бродяга залпом допивает своё вино. Вечер то ли безнадёжно испорчен – с этими молодыми глупенькими девицами всегда так – то ли прекрасен. Он ещё не решил.
    - Тебе паршиво. Ты знаешь, как от этого избавиться. Что тебе ещё нужно, одобрение от общества с дюжиной печатей?
    - Но эта боль… её же не существует. Я её себе придумала.
    Давит хриплый рык. Наливает себе вторую порцию, прислушивается к шуму библиотечного зала за спиной. Шаги, шорох тяжёлой мокрой ткани, чьё-то дыхание… Шут подходит тихо, но не подкрадываясь, словно бы чувствует, что здесь творится. Или не «словно», а «наверняка»? Бродяга давно уже заподозрил неладное в этом долговязом тощем молчуне, но спросить напрямую пока не решался.
    Шут ничего не говорит. Садится на пол рядом с Автором, проводит ладонью по мокрым волосам, затем касается плеча девушки. Та смотрит на него до тех пор, пока Шут не кивает. Бродяге почему-то кажется, что именно так дают разрешение на нечто весьма болезненное.
    Ноют шрамы на запястьях. Гроза за окном не утихает – здесь она не утихает никогда. Ещё раз стучит входная дверь, лёгкие шаги возвещают о прибытии последнего гостя. Флейтист как всегда что-то напевает, и, несмотря на абсолютно не знакомый ему язык, Бродяга отчётливо различает одну фразу:
    «Show must go on».