Автор и Музы, часть пятая, лирическая
Читать сказочку (~13 т.з.)
В полном черного сумрака зале библиотеки было уже привычно тихо, лишь шорох перебираемых ветром страниц вторил шагам Бродяги. Не слышалось ни звука голосов, ни завываний вечной грозы за стенами, ни стука рассыпающейся на ходу старой печатной машинки, которую в последнее время облюбовал Шут. Бродяга даже не был уверен, что в библиотеке есть хоть кто-нибудь, кроме него самого. За истекший месяц количество дней, когда им удавалось поработать нормально, вчетвером, ограничивалось числом пальцев на одной руке. Порой в голову и вовсе закрадывалась мысль, а не пора ли прикрыть лавочку, если пользы от нее – чуть.
В очередной раз пообещав себе на досуге как следует рассмотреть этот вариант развития событий, Бродяга обогнул последний книжный шкаф и вышел к традиционному месту сбора – окруженному четырьмя стульями старому письменному столу. К удивлению позднего гостя, место было занято: повернув свой стул боком, там устроился Флейтист. Питер внимательно вглядывался куда-то в пространство между шкафами, ведущими к восточной стене и окнам, и Бродяга, проследив за его взглядом, заметил узкую полосу света, освещающую это пространство.
– У нас опять праздник? – пытаясь спрятать за традиционной насмешкой неуверенность, негромко спросил Улин. Что-то в происходящем было если и не неправильно, то уж точно непривычно, и эта непривычность заставляла насторожиться.
– Похороны, – лаконично ответил Флейтист. И тут же криво усмехнулся, напомнив этим Бродяге собственное отражение в зеркале.
– Кого хороним?
– Его.
Проследив за коротким кивком Питера, Бродяга уже с нескрываемой тревогой заглянул в злополучный просвет. Увидел он немного: обтянутую неизменным черным плащом узкую спину, изогнувшуюся идеальной дугой, да рассыпанные по полу бумаги. Пару мгновений спустя один из листов подняла рука скрытой за Шутом Автора.
– А что так? – уже ровно, безо всякой иронии поинтересовался Бродяга. – Вроде бы нормально у них дела шли.
– Не знаю, она мне рассказывать не захотела. Говорит, это между ними двоими.
– Он тоже...
– У него я не спрашивал.
Бродяга кивнул, признавая неуместность своего вопроса. Шута они оба побаивались, хотя никаких поводов для этого он не давал. Просто чувствовалось в тощей долговязой фигуре нечто такое, от чего у Улина начинали ныть все старые шрамы и нестерпимо хотелось проверить, а не забыл ли он дома верный нож-"бабочку".
Однако же в присутствии Автора и Флейтиста Бродяга чувствовал себя заметно увереннее. Привычным движением повесив чехол с гитарой на спинку стула, он одернул полы куртки, пригладил рукой неровно остриженные волосы и шагнул к источнику света. Питер пробормотал нечто предупреждающее, но останавливать коллегу не стал. А вскоре и сам присоединился к Бродяге, поняв, что их присутствие никак не мешает Автору и Шуту.
Яркие лампы, дававшие мягкий оранжевый свет, целиком освещали облюбованную для отдыха площадку. Старое драное кресло и несколько рассохшихся стульев, обычно составлявших убранство этого пятачка, были стащены в угол, низкий столик переместился в нишу между окон. Залитые рыжими пятнами плиты укрывал непонятно откуда взявшийся квадратный кусок холстины футов десяти шириной. Картина напоминала пикник – вольно устроившиеся на покрывале Автор и Шут только усиливали это впечатление – но вместо снеди у "отдыхающих" были бумаги. Самые разнообразные: аккуратные распечатки и они же, исчерканные серым грифелем вдоль и поперек; рукописи – на тетрадных листах, на сложенных вчетверо страницах писчей бумаги, на квадратных огрызках не более четырех дюймов шириной; схемы – на оборотных сторонах все тех же распечаток, на пестрых фантиках и на скрепленных чем-то блестящим блокнотных листах. Все это богатство было разбросанно по холстине и ближайшим плиткам, но несколько листов ветер забил в дальний угол, прямо под стулья.
Потянувшись за очередным листом, Автор заметила присутствие остальных своих муз. Приветливо, но как-то рассеянно кивнув им, она махнула рукой в сторону нагромождения стульев:
– Устраивайтесь, ребята. У нас тут вечер воспоминаний, вряд ли вам это интересно, но не стоять же столбом.
Бродяга кивнул, соглашаясь с предложением. Словесного ответа чуть ли не впервые с момента их знакомства он не нашел, да и искать не следовало: убедившись, что визитеры последовали ее совету, Автор повернулась обратно к Шуту. Тот, как со своего места мог разглядеть Бродяга, привычно улыбался чуть виноватой улыбкой, но в серых глазах было пусто.
"Действительно, похороны", – неприязненно подумал музыкант и зябко повел плечами, ежась от непонятно откуда взявшегося холода.
Автор же словно и не заметила эту перемену. Подхватив один из множества лежащих перед ней листов, она поднесла его к глазам и принялась читать, бормоча вполголоса и морщась от особо непонятно написанных слов. Дочитав, она протянула листок Шуту:
– А это мы так и не сделали, да? Хорошая была идея... Чуть ли не первая романтическая сцена в моей практике.
– Вы же ее не для меня придумывали, – подхватив ностальгическую улыбку девушки, мягко возразил Шут.
– Зато переделала под тебя, и так она мне стала нравиться гораздо больше. С ним все-таки звучало фальшиво.
– А я способен на такую... неосторожность?
– Насколько я тебя знаю – да.
Они рассмеялись, оба, но Бродяге этот смех не показался радостным. Теплым – да, но не счастливым.
– Зато вот это, – на этот раз из разворошенной стопки была извлечена толстая пачка скрепленных листов, – твое первое появление. Подарок на праздник.
– Потом его пришлось переписывать.
– Всего пару фрагментов. В тот момент я не знала, что история повернется таким боком.
Легкая тень пробежала по лицу Автора, но девушка тут же скрыла ее за улыбкой. На удивление Бродяги – искренней.
– Жаль, что меня не было... тогда.
– Жаль? Знаешь, я до сих пор не уверена, что тогда от истории хоть что-то бы осталось.
– Я же Шут.
– А я – твой автор. Подразумевается, что я кое-что знаю о своих героях.
– Кое-что.
– Нахал! – не скрывая довольного смеха, воскликнула Автор. – Стоило все же пару раз спустить тебя с небес на землю... Увы, ты – лучший из моих героев... наравне с этим проходимцем, – обернувшись, девушка весело подмигнула притихшему Бродяге, – а я никогда не умела делать подлянки любимцам.
– Разве могут быть у автора любимцы? Говорят, мы все вам как дети.
– Значит, из меня получится плохая мать.
Сопроводив эти слова коротким пожатием плечами, Автор вновь углубилась в раскапывание бумажной кучи. Следующие полчаса она продолжала выхватывать из нее отдельные листы, показывать их Шуту и коротко комментировать. Из обрывчатых диалогов Бродяга понимал только отдельные фразы, но общий настрой – смесь грусти, искреннего веселья и такой же искренней печали, а еще болезненной лихорадочности – оказывался краше многих необязательных слов.
"Похороны. Мракобесов тебе в глотку, Питер, зачем было быть таким точным?!"
– Ну ладно, хватит уже, – прокопав бумажный холмик по центру до самой холстины, Автор устало выпрямилась и начала потирать затекшие от неудобной позы плечи, – черновики можно перебирать до бесконечности, не для этого я их сюда притащила. Где тут?..
Девушка неторопливо огляделась, явно заранее зная, куда смотреть, но почему-то играя на публику. Наконец ее взгляд остановился на высокой полукруглой жаровне, спрятанной под столом. Шутливо ворча, девушка поднялась на ноги и переставила эту жаровню на стол. Следом Автор принялась собирать разлетевшиеся по всему полу бумаги.
Библиотеку вновь охватила тишина, на этот раз мрачная. Ни у кого из муз не хватило духу предложить девушке свою помощь – слишком очевиден был ее следующий шаг, и слишком много смелости требовалось, чтобы приблизить его. Сам Бродяга молча прислушивался к шелесту укладывающихся в аккуратную стопку листов. Флейтист привычно насвистывал ставшую знакомой мелодию, следя за Автором с явным неодобрением. Шут, которого все происходящее касалось напрямую, и вовсе не шелохнулся, продолжая разглядывать пространство перед собой.
Когда бумаги были собраны, Автор положила их рядом с жаровней. Охлопала себя по бокам, проверяя карманы, явно не обнаружила искомое и с доброжелательной улыбкой повернулась к Бродяге. Он вопросительно нахмурился.
– Ты по-прежнему куришь, милый?
Улин кивнул, но не двинулся. Играть в непонимание было глупо, но какой-то подленький страх засел в глубине души, шепча, что лучше не позволять этому случиться. "А потом и с тобой – точно так же... – твердил этот страх, – и то, что девчонка от тебя без ума – так же не поможет. Ему-то не помогло".
– Поделись, пожалуйста, спичкой – я свои дома забыла. Надо же – такой обряд, а самое главное и не принести.
Под тремя взглядами, каждый из которых не был похож на другой, Бродяга мучительно долго копался в карманах. Когда тянуть и дальше стало невозможно, он все же отдал Автору коробок. Длинные, удобные спички – специально для трубок. Хорошо горят. Такими поджечь пачку бумаги проблем не составит.
"Пачку бумаги – и еще что-то помимо нее".
Девушка поблагодарила его: коротко и тепло. Когда она отвернулась, чтобы подойти к столу, в первый раз подал голос Флейтист. Не обращаясь ни к кому конкретно, он отчетливо и тихо произнес:
– "Все строже станет спрашивать она".
Явная цитата, но откуда – Бродяга знать не мог, местная культура его интересовала мало. А вот для Автора эти слова значили что-то особенное. Покачнувшись, как от удара в спину, девушка застыла на месте.
– Я не буду это писать.
– Я и не прошу.
Флейтист не поднимал глаз, Автор не оборачивалась... Какой-то антипод игры в гляделки, но столкновение воль было очевидно. И, несмотря на то, что девушку Бродяга знал дольше, болел в этой схватке он за Питера. Улину казалось, что так будет правильнее.
– Хорошая была бы история, – медленно, будто бы сомнения были ощутимы физически, начала Автор. – Мы бы с тобой довели ее до ума.
– Разумеется, – кивнул Флейтист.
– И эпиграф хороший подобрался.
– Тебе нравятся эти игры с отсылками.
– Их все равно почти никто не замечает.
– Зато ты знаешь, что они есть.
Короткая усмешка. Бродяге давно уже надоело не понимать, что происходит, но он продолжал молча прислушиваться. Этот спектакль на троих (или все же четверых?), что разыгрывался нынешним вечером, обладал магнетической притягательностью. Завораживал.
"Похороны... Неужели мне нравятся зрелища подобного сорта?"
– Нет. Прости, рано или поздно надо учиться говорить это слово.
В помещении слишком светло, что бы маленький костерок в жаровне мог хоть на что-то повлиять. Теплее от него не становится, Бродяга мерзнет в своей куртке и вертит онемевшими от холода пальцами вернувшийся к нему коробок. Листы бумаги отправляются в пламя один за другим, но движения Автора давно стали механическими, в них ни следа той трепетной аккуратности, с которой девушка перебирала свои черновики всего час назад.
"Почему похороны-то, – лениво думает начинающий дремать Бродяга, – наоборот, рождение. Отпустить на волю, в большую жизнь. Чтобы сами справлялись, без своих создателей. Всего лишь сказать: "Я больше тобой не управляю". Хорошее же дело, на самом-то деле".
Обрывчатые мысли бегают по кругу, пока Бродяга не прогоняет их, крепко встряхнув головой. Ему муторно, как с похмелья, только стакан воды и пара таблеток точно не помогут.
«Ну же, парень, сделай хоть что-то, она твою жизнь сейчас ломает, не мою. Мне-то что, я тут надолго прописался, а у тебя есть шансы попрощаться… да, минут через двадцать».
И ещё одна мысль, почти такая же злая, как те, про похороны:
«Бумага горит быстро».
Ставить на то, что Шут подслушал его мутные размышления, Бродяга бы не стал. Но, доселе хранивший молчаливую неподвижность, тот вдруг встает и подходит к Автору, по-прежнему скармливающей листы огню. Девушка явно почувствовала его присутствие, только оборачиваться не спешит.
– Да?
– Не надо.
Чёрная фигура за спиной Автора напоминает тень, отбрасываемую костром: узкая, нечёткая, вытянутая вверх более чем на фут. Не дрожащая, но в защищенной от сквозняков комнате этого и следовало ожидать.
– Мы обо всём уже договорились.
– Ещё не поздно переиграть. Если это действительно между мной и вами.
– Нет, Альдо.
Бродяга отстранённо думает, что она впервые назвала кого-то из них по имени. Неприятный повод…
Шут не спрашивает «Почему?», он вообще больше не задает вопросов. Молча подбирает со стола несколько разрозненных листов и, под возмущённые восклицания Автора, складывает их пополам и прячет под плащ. Потом с такой же спокойной сосредоточенностью, не имеющей ничего общего с его обычным поведением, произносит:
– За вами долг.
– Он уже написан, там осталась техническая работа, – сердито возражает Автор.
– Я не про этот долг. Другое.
Они до картинного долго меряют друг друга взглядами. Забавно: хоть девушка почти на три дюйма выше Бродяги, а рядом с Шутом ей, как и всем остальным, приходится запрокидывать голову. Сколько в нём, футов семь роста?
– Один кусок, – Автор сдаётся, и эти слова звучат капитуляцией. – Один эпизод без обработки до конечного вида.
– Хорошо. Пока – один.
Шут улыбается своей старой застенчивой полуулыбкой и проводит кончиками пальцев по плащу – как раз там, куда спрятал бумаги. Автор со злым остервенением разом пихает в огонь все оставшиеся листы, но злость эта бессильная и короткая. Бродяга слышит, как украдкой вздыхает Флейтист.
Единственное, в чём он не может разобраться, так в том, что же испытывает сам.
Нет, не так. Он еще не понимает, что вообще произошло.