Слепые и слышащие

[taverna]

     понимаю, что это по меньшей мере глупо, и что над текстом ещё надо работать и работать; коли уж начала приводить его в порядок по всем правилам, то портить всё сделанное ради сиюминутной прихоти - не самый умный поступок. Но мне сейчас нужна хоть какая-то доза позитива. Заслуженного. Так что пожертвуем.
     Повесть вне циклов. Написана год назад, полтора месяца вычитывалась и приводилась в порядок. Не доделалась.

Слепые и Слышащие

   – Пшёл вон, бродяга! Что б духу твоего здесь больше не было!
   Хорошо хоть бить не начали. Вернее, начали, но попасть по щуплому флейтисту оказалось не просто; увернувшись от пудового кулака трактирщика, Ганс подхватил свои вещи и рванул к выходу, да так, что ветер в ушах засвистел. Кто же знал, что в этой «чудесной стране» отношение к безденежным клиентам ничем не отличается от повсеместного?! Одна радость: хозяин заведения был парнем недоверчивым, сразу же выставил счёт. Тут-то музыкант и выяснил, что его обокрали: срезали кошелёк, оставив завязки издевательски болтаться на поясе. Бродяге и представить было страшно, какое наказание его ждало, вздумай он не заплатить за уже съеденный ужин.
   Поплотней запахнув кожух, флейтист зашагал прочь от трактира. Неласково встречала страна Чишла музыканта, неласково. А ему говорили: славное место, доброе. Всё население – сплошь колдуны да ворожеи, чего им-то на жизнь жаловаться? Но нет, люди здесь были самые обыкновенные, разве что вдобавок к отвешенному тумаку могли и проклясть или сглазить. Не как в родном Выславце: успел убежать жив-здоров – к следующему кабаку перебирайся. Плохому флейтисту где-нибудь приют да найдётся.
   Обдумывая последнюю мысль, Ганс добрёл до какой-то невысокой церквушки. Богами, в которых могли верить маги и чародеи, музыкант не интересовался, но одно знал твёрдо: у всяческих храмов люди охотней подают нищим. Беда в том, что народа-то на улицах Чашоны почти и не было; за час в брошенной на землю шапке появилось всего с полдюжины грошей: этих денег не хватило бы даже на прикроватный коврик в какой-нибудь задрипанной таверне, не то, что на стол и кров.
   С наступлением ночи играть Ганс прекратил. Он не видел смысла держать флейту на холоде, хотя разбирать инструмент не торопился, до конца надеясь на улыбку фортуны. Удача любила бродягу: своей, странной любовью.
   Но уже через час музыкант задремал, прислонившись спиной к церковной ограде. Изрядно похолодало, и колючий зимний морозец проник в сон путника. Из-за этого флейтист вздрагивал, то углубляясь в дрёму, то выныривая поближе к яви. В одну из таких полупробудок он услышал тихие шаги.
   Ганс схватился за инструмент. Замёрзшие пальцы плохо справлялись, и музыканту потребовалось немало времени, прежде чем он смог извлечь хоть один чистый звук. Только после этого флейтист рискнул приподнять голову и взглянуть на прохожего.
   Обладательницей лёгкой походки была молодая темноволосая девушка. Уткнувшись подбородком в меховой воротник длинного пальто, она неторопливо шагала по пустынной улице. Однако, услышав первую рождённую флейтой ноту, остановилась и посмотрела на бродягу. Зажмурившись, Ганс что было сил наигрывал весёлую мелодию; на холоде это получалось плохо, но он старался, отчаянно не желая ночевать на промёрзшей, усыпанной снегом земле.
   – Голодный? – Парой минут позже спросила незнакомка, остановившаяся прямо напротив музыканта. В её голосе не было и намёка на какую-либо эмоцию. Таким тоном могут уточнять цены на хлеб или картошку, но сам вопрос выглядел добрым предзнаменованием.
   Бродяга кивнул, судорожно прижав инструмент к груди.
   – Ко мне пойдёшь? Накормлю.
   Всё то же равнодушие. Словно не пропащую душу спасала, а погодой интересовалась.
   – У меня денег нет, – предупредил Ганс. – Заплатить нечем.
   – Уж из-за одного флейтиста не разорюсь. – Фраза предполагала усмешку, но и её не последовало. – Идём, творец.
   Музыкант подивился такому обращению, но перечить не рискнул. Странная незнакомка, явно посланная ему всеми богами разом, протянула руку и помогла бедолаге подняться. В этот момент выяснилось, что девушка отличалась не только добротой, но и миниатюрностью: она оказалась на добрых полголовы ниже Ганса, который никогда не мог похвастаться запредельным ростом. Вот худобой – да: обтянутые кожей рёбра напоминали стиральную доску, а непропорционально большие кисти рук с длинными тонкими пальцами – крестьянские вилы.
   До дома незнакомки добрались быстро, хотя тот и приютился у самой городской стены. Бродяга, с трудом поспевающий за своей спасительницей, по сторонам почти не глядел, его мысли были сосредоточенны на чудном происшествии. Нет, и раньше находились отзывчивые люди, готовые приютить музыканта, но для этого требовалось первым постучаться в чей-то дом. А тут сами предложили, правда, с таким видом… Девушка ни разу не обернулась проверить, следует ли флейтист за ней. Шла себе и шла, уставившись под ноги.
   Первым делом Ганс отметил, что жила добрая горожанка не слишком богато. В старом приземистом доме было всего три комнаты, убранство которых составляла лишь простая грубая мебель. Никаких книг, безделушек или вазочек с цветами, даже окна, и те закрыты не шторами, а массивными деревянными ставнями. Бродяга удивлённо мотнул головой: он никогда прежде не видел, что бы окна прикрывали изнутри, а не снаружи. Нашлось и ещё несколько странностей вроде мебели, будто бы росшей прямиком из пола (приглядевшись, музыкант увидел шляпки гвоздей, намертво прибившие стол и стулья к доскам), тяжёлого амбарного замка на единственном шкафу и стен и потолка, пестревших подпалинами, словно бы в комнате постоянно что-то жгли. Да и запах... так пахнет в сосновом лесу сразу после грозы; приятно, конечно же, но для городского дома крайне непривычно.
   – Садись, – указав флейтисту на лавку, произнесла хозяйка. – Я сейчас.
   Ганс послушно сел, кинув рядом с собой кожух. Привычно постыдился грязной рубашки, но голод и любопытство оказались сильнее смущения. Да и сумрачно было в комнате, лишь два огонька висели под потолком. Бродяга уже насмотрелся на такие в трактирах – что-то вроде свечей, только без воска: сами по себе горят, сами и гаснут, когда владельцу требуется.
   Нежась в колючем после уличного мороза тепле, музыкант наблюдал за хозяйкой. Сняв пальто, девушка повесила его в шкаф, положила рядом шапку и шарф, закрыла замок, и только после этого принялась за дела. Неторопливо, размеренно, с грацией домашней кошки. Если бы не чересчур светлая кожа и серые глаза, флейтист мог бы принять свою спасительницу за южанку: невысокая, плотненькая, с копной тёмно-каштановых волос. Черты лица скорее правильные, чем красивые, однако приятные. Да и фигурка весьма ладная… Но всё это перекрывал взгляд. Поймав его на себе, Ганс вздрогнул.
   На тракте такие глаза встречаются часто. У бывших вояк, у нищих, у неприкаянных странников. Равнодушная пустота потерявшего нечто жизненно-важное: близких, дом, себя, веру... Какая, в общем, разница, если это ломало душу и оставляло на память подобный взгляд?
   Флейтист недоумевал, кого или что могла потерять столь юная девушка, но спрашивать не решился. Он вообще был не очень смелым, а в присутствии хозяйки откровенно робел. Да и не его это дело, в чужих-то душах ковыряться.
   – Меня Гансом звать, – сообщил гость, сердито отмахиваясь от глупых мыслей. – Спасибо вам!
   – Не за что, – отозвалась хозяйка с кухни. – Ойла Мажек, только лучше по имени. И «выкать» мне не обязательно – не люблю.
   С этими словами Ойла появилась на пороге комнаты. В руках она держала большой чугунок, распространяющий восхитительный запах домашней стряпни. Флейтист вскочил на ноги, желая помочь, но не успел сделать и шагу:
   – Я сама справлюсь. А ты бы лучше умылся: чумазый, как мракобес. Давай, давай.
   Оттирая руки в миске, до краёв наполненной тёплой водой, Ганс попытался прочесть молитву. Он не мог понять, за что обыкновенному бродяге ниспосылалось такое счастье, но чувствовал себя обязанным всем богам одновременно. Вот же повезло! И владелица дома, не смотря на всю свою строгость, казалась крайне милой девушкой. Музыкант не ожидал, что местные ведьмы столь гостеприимны, но удивление было приятным и тёплым, как свернувшаяся на коленях кошка.
   Садясь за стол, флейтист в последний раз попытался воззвать к разуму доброй хозяйки:
   – Спасибо, но… деньги. Я же не заплачу!
   – Ешь, – приказала Ойла, ставя напротив гостя полную тарелку. – Как-нибудь сочтёмся, а нет – так не беда. Приятного аппетита.
   Долго уговаривать музыканта не пришлось: он вцепился в еду, не рассматривая, что именно ему предложили. Оно оказалось горячим, сытным и его было много – это всё, что интересовало бродягу, который за последующие четверть часа отвлекался от тарелки лишь попросить добавки. Почувствовав, что больше не сможет съесть ни кусочка, путник откинулся на спинку стула и улыбнулся.
   Устроившаяся напротив Ганса хозяйка уже поужинала и теперь раскуривала крошечную изогнутую трубку. Флейтист, бросивший курить пару лет тому назад, благодушно наблюдал за этим процессом. Было хорошо и уютно, даже замкнутость девушки не смущала, а выглядела некой диковинной приправой к вечеру, вроде появившихся изумрудных колечек дыма.
   Музыкант удивлённо принюхался. Он знал, как должен пахнуть табак: и настоящий, и то зелье, что продавалось по унции за грош. Но та смесь, которую курила Ойла, пахла совсем иначе. Чем-то простым, полузабытым, напоминающим детство. Ганс зажмурился, пытаясь вспомнить этот запах.
   А вспомнив, бродяга едва не засмеялся. Не мудрено, что он так долго не мог решить эту задачку: табак хозяйки меньше всего напоминал обыкновенное курево. Он пах специями: не теми диковинками, что привозили из совсем уж дальних стран, а привычными корицей и ванилью. Тут было чему улыбнуться.
   Ойла же не обращала никакого внимания на «исследования» музыканта. Она вообще мало интересовалась обогретым гостем, полностью погрузившись в свои мысли. Даже когда Ганс, подобрав с тарелки последний кусочек, многословно поблагодарил хозяйку за ужин, та сначала тщательно вычистила трубку и лишь после этого произнесла:
   – Не за что.
   И всё. По мнению флейтиста – лаконично сверх меры.
   – Есть за что, – возразил он. – Вы… ты мне жизнь спасла, а это многого стоит!
   – Миски варёной картошки, – без тени иронии ответила Ойла, указав рукой на опустевший чугунок. – Не так уж и много.
   Ганс растерялся. Вот не понимал он её, и ничего не мог с этим поделать. Странная девушка досталась ему в спасительницы, раньше таких встречать не доводилось.
   Помогая мыть посуду, флейтист продолжал присматриваться к своей новой знакомой и всё отчётливей чувствовал эту странность. Приняв очередную тарелку, он случайно заглянул в глаза девушки и поспешно отвернулся. Если бы не этот неправильный взгляд, все причуды можно было бы списать на эксцентричность, но…
   Грохот бьющейся посуды и негромкий вскрик заставили бродягу опомниться. Видимо, не он один сегодня витал в облаках: хозяйка, задумавшись, выронила тарелку и порезалась об один из осколков. Вдоль левого предплечья девушки обозначилась длинная царапина, тут же расцветшая бисеринками крови. Несколько капель скатилось по запястью и, упав в воду, окрасило её в бледно-розовый цвет.
   Ганс так и не понял, кто растерялся больше: он или Ойла. Хозяйка, застыв у раковины, удивлённо глядела на окровавленную руку и предпринимать ничего не собиралась. Флейтист тряхнул головой, приводя мысли в порядок:
   – Бинт в доме есть?
   – Что? – девушка даже не подняла лица.
   – Бинт. Или чистая тряпка, или ещё что-нибудь, чем можно перевязать.
   – Да. Кажется, есть. Я принесу.
   – Стой, – грубовато оборвал Ойлу бродяга. – Я сам. Где?
   – В спальне, в ящике стола.
   – Сейчас.
   Не слушая возражений, музыкант рванул прочь из кухни. Миновал ту комнату, где они ужинали, вбежал в следующую. Краем глаза отметив столь же скудную обстановку, Ганс загромыхал ящиками. Бинт обнаружился в третьем, вместе с флакончиком из тёмно-зелёного стекла с аккуратной наклейкой «Заживляющее». Прихватив всё необходимое, гость поспешил вернуться. Умом-то он понимал, что царапина была пустяковой, но с паникой ничего поделать не мог, ибо всегда ужасно терялся при виде крови.
   Злополучная мысль посетила флейтиста, когда он уже завязывал хвосты бинта. Тщательно её обдумав, бродяга внимательно посмотрел на хозяйку, на разбитую тарелку, потом, зачем-то, на свои руки – и только после этого задал вопрос:
   – А что же ты себя сама не излечила? – Почувствовав, что фраза прозвучала невежливо, Ганс поспешно добавил: – Я видел: все так делают.
   – Чай пить будешь? – вместо ответа поинтересовалась Ойла.
   – Буду.
   Музыкант понял, что девушка не собирается обсуждать с ним эту тему, и потому не настаивал. К тому же он действительно хотел пить: проглоченный всухомятку ужин никак не желал укладываться в животе.
   – Тогда иди в комнату. Я сейчас.
   Послушно вернувшись на своё место, Ганс приготовился ждать хозяйку. Однако Ойла присоединилась к нему довольно быстро, не прошло и пары минут. В правой руке девушка несла чайник, а в поцарапанной левой – две большие глиняные кружки. По комнате тут же распространились запахи осеннего леса и жжёной листвы; флейтист не сдержал усмешки. Всё в этом доме было очаровательно «не так»: и табак, пахнувший пирогами, и чай, пахнувший дымом, и хозяйка… Нет, не пахнувшая чем-то необычным, но явно окружённая чудной тайной.
   Когда чай был разлит по кружкам, а на столе появилась круглая дощечка с пирогом (яблочным, музыкант такие не очень любил, но на этот возлагал большие надежды), Ойла неожиданно вспомнила об оставшемся без ответа вопросе. Задумчиво покрутив в руках свой кусок пирога, девушка положила его поверх чашки и тихо произнесла:
   – Знаешь, я колдовать не умею.
   Ганс чуть не поперхнулся. Он ожидал чего угодно, но не таких слов, и потому не сумел сдержать удивления:
   – Почему? Вы же все… – тут он понял, как бестактно это прозвучало, и поспешил скомкать фразу: – мне так казалось…
   – Почти все, – спокойно произнесла хозяйка. – Только я не как все. Я слепая.
   Бродяга всё же подавился. С трудом откашлявшись, он во все глаза уставился на Ойлу. Её заявление абсолютно не соответствовало действительности, для понимания этого не надо было быть доктором. Музыкант постоянно ловил на себе вполне осознанные взгляды, при чём тут слепота?!
   – Да не в этом смысле! – девушка даже не улыбнулась, лишь махнула рукой. – Всё я прекрасно вижу. У нас слепыми зовут тех, кто может собирать энергию для заклинаний, а чары плести не способен. Таких мало, по пальцам пересчитать – потому я и сказала, что «почти все». Так-то действительно, быстрее залечить. Ну ничего, завтра на рынок схожу, попрошу кого-нибудь помочь. Ты же не колдун?
   Флейтист отрицательно помотал головой, ещё не решаясь заговорить вслух. Он не разбирался во всех этих чародейских делах, но примерно понял, о чём толковала Ойла. Вот оно что… Ганс ощущал себя крайне неуютно, получив ответ на так и не заданный вопрос. Нет, бродяга вовсе не был бессердечным, но чужих проблем избегал. Особенно на ночь глядя, сразу после сытного ужина.
   Почувствовав замешательство гостя (или увидев его: музыкант не был уверен, что совладал с лицом) хозяйка прекратила этот разговор. Залпом допив свой чай, она поднялась и начала неспешно убирать со стола. Флейтист даже не попытался предложить свою помощь: всё равно откажется. Да и не хотелось ему лишний раз встречаться взглядом с девушкой. Теперь-то он знал, откуда в её глазах взялась эта пустота, и был весьма не рад этому знанию.
   Закончив уборку, Ойла присела на краешек стола рядом с путником. Смерив его оценивающим взглядом, присущим скорее портному, нежели гостеприимной хозяйке, она спросила:
   – Ночевать останешься?
   Ганс сам не понял, почему вдруг залился краской. То ли вспомнились бродившие по тракту слухи о чишлских ведьмах и байки «очевидцев», якобы пострадавших от их чар, то ли подленькая мыслишка «А зачем это молодой девице тащить к себе бездомного мужика, да ещё и кормить бесплатно?» покоя не давала. Ему было стыдно за такие предположения, но справиться с ними он не мог.
   Ойла сделала вид, что не заметила этого смущения. Хотя флейтист прекрасно понимал: лишь по-настоящему слепой смог бы не увидеть предательского румянца. Но девушка специально отвернулась, разглядывая нечто сбоку от музыканта. Или в окно смотрела, или в себя – поди пойми, куда людские глаза в такие моменты направлены.
   Наконец справившись с не вовремя разгулявшимся воображением, Ганс обдумал заданный вопрос. Учитывая, что полночь давно миновала, шансов найти иной приют у него не было. Так что предложение оказалось кстати, вот только…
   – Про деньги даже не заикайся, – произнесла хозяйка прежде, чем флейтист успел открыть рот. – Надоел ты с ними, честное слово.
   – А если я музыкой заплачу? – неожиданно для самого себя выпалил бродяга. – Сыграю тебе. Можно?
   – Играй, если хочешь. Только ты уверен, что этим надо заниматься во втором часу ночи?
   Ганс смутился. Непонятно откуда взявшаяся идея под пустым взглядом девушки уже перестала казаться такой уж привлекательной. Скорее наоборот: музыкант осознал, сколь глупо прозвучало его предложение, и больше ничего спрашивать не решился.
   Ночевать бродяге было велено на кухне, рядом с очагом. Ганс и не возражал, обрадованный возможностью отдохнуть в тепле. Даже тот факт, что устраиваться пришлось прямо на полу, не уменьшил благодарности путешественника. Постелив поверх досок кожух, флейтист накрылся выданным Ойлой одеялом и тут же заснул.
   Первый раз Ганс очнулся на рассвете, разбуженный доносящимися из соседней комнаты звуками. Ойла явно старалась не шуметь, но флейтист по себе знал, чем заканчиваются подобные попытки. Он слышал всё: шаги, скрип дёргаемой туда-сюда дверцы, глухой стук и последовавшее за ним сердитое шипение. Несколько секунд музыкант гадал, на что именно налетела хозяйка, но недосмотренный сон оказался настойчив. Бродяга ещё успел отметить, как хлопнула входная дверь и тут же вновь задремал.
   Второе пробуждение вышло менее приятным, но тоже началось со звука. Кто-то с такой силой ударил дверью, что Ганс подпрыгнул, разом перейдя из горизонтального положения в вертикальное. Почти перейдя… Спросонья не удержавшись на ногах, флейтист упал на пол, да ещё и зацепил локтем угол очага. Послышался треск рвущихся ниток, и рукав рубашки уныло повис на запястье музыканта. Тот ругнулся.
   Протерев глаза, дабы отогнать последние крохи сонливости, Ганс вновь поднялся, сунул бесполезный лоскут в карман и подошёл к двери. Из соседней комнаты доносился стук впечатываемых в пол каблуков, что наглядно демонстрировало дурное настроение Ойлы. Флейтисту же очень не хотелось попадать под горячую руку, поэтому он с минуту вслушивался, и лишь затем прокрался в комнату.
   Потрясая зажатым в кулаке листом бумаги, девушка бродила из угла в угол. На музыканта она вначале не обратила никакого внимания, но потом опомнилась и даже остановилась.
   – В чём дело? – севшим от волнения голосом прошептал Ганс. Шумно прочистив горло, он уточнил: – Что-то случилось?
   – Случилось! – рявкнула Ойла, швыряя на стол злополучный лист. – Эти идиоты… они вконец обнаглели! Ты только глянь!
   Флейтист поднял бумагу и взглянул на неё. Судя по виду, это было какое-то официальное сообщение: гербы по углам, крупный аккуратный почерк, печать. Верх листа отсутствовал: девушка сорвала его со стены, так что от заглавия осталось лишь несколько букв. Далее шёл сам текст, который музыкант пробежал глазами, игнорируя многочисленные незнакомые слова. Чародейские термины, решил он.
   Закончив читать, Ганс вопросительно посмотрел на Ойлу. Признаться, из объявления он так ничего и не уяснил, за исключением общих мест вроде «требуется» или «ваш долг». Но ведь взбеленило оно прежде спокойную и, как казалось бродяге, равнодушную ко всему девушку!
   – Я не понимаю, – наконец прервал гость паузу, заполненную лишь гневным фырканьем хозяйки.
   Та взглянула на него с плохо скрываемым презрением. Флейтисту это не понравилось, но он предпочёл не возмущаться, разве что вопросительно вскинул брови. Ойла, мотнув головой, опустила лицо и с минуту усиленно тёрла его ладонями. К окончанию этой процедуры девушка немного успокоилась; нет, находиться рядом с ней всё ещё было неприятно, но говорила она уже без прежней злобы. Для начала и вовсе извинилась:
   – Прости. Я как-то забыла, что не местный и в наших делах не разбираешься. Сейчас постараюсь объяснить.
   По словам Ойлы выходило, что управляющие Чишлой колдуны приняли какой-то дурацкий закон, согласно которому к обычному налогу деньгами теперь добавлялся и налог… Чем – музыкант разобрался не сразу. Девушка назвала какое-то мудрёное слово «Акритудо» и пояснила, что с помощью этой самой вещи маги творят свои чары. Флейтист про себя переиначил непонятный термин в упоминаемую вчера «энергию», и слушать слепую ведьму оказалась проще.
   Выяснилось, что на жизнь себе хозяйка зарабатывала тем, что изготавливала содержащие эту энергию талисманы. Брала свою (благо, девать её всё равно было некуда) и заключала в подходящие предметы. А потом продавала их. Гансу доводилось встречать подобные вещички: в поисках заработка он частенько ошивался вокруг ярмарок и насмотрелся на самый диковинный товар. Талисманы пользовались большой популярностью у механиков, делавших на их основе двигатели для очередного невероятного изобретения. Вроде той самоходной телеги, что показывали в позапрошлом году.
   Вот и выходило, что теперь Ойла лишалась не только силы, но и части дохода. Судя же по тому, что жила девушка небогато, налог мог и вовсе оказаться неподъёмным. Бродяга искренне сочувствовал ведьме, но чем помочь ей в данной ситуации – не видел. Разве что возмутиться за компанию, да толку в этом?
   К тому же хозяйка опять забыла о госте. Ещё раз перечитав объявление, она сердито фыркнула и заново стала мерить шагами комнату; Ганс чувствовал, что Ойла продолжает накручивать себя. Не желая становиться мишенью для этого гнева, он отступил в сторону, ближе к закрытому окну.
   Ведьма минут пять металась по комнате, доводя своё раздражение до состояния подлинного неистовства. Потом вдруг остановилась, обвела комнату слепыми глазами и резко шагнула к столу. Рывком выдвинув один из ящиков, она несколько секунд копалась в нём, пока не достала некий небольшой предмет. Бродяге показалось, что это была обычная морская ракушка, но разглядеть точнее он не успел. Сжав свою находку в кулаке, Ойла резко загнала ящик на место. А после случилось что-то странное.
   Вначале Ганс почувствовал лёгкий ветерок, пробежавший по комнате. Флейтист удивлённо огляделся – он стоял у единственного в помещении окна, но за спиной ветра не было. Его источником являлось нечто, находящееся на другом конце комнаты. Хозяйка?
   Заметно похолодало. Бродяга инстинктивно забился в угол, стараясь занимать как можно меньше пространства. Здесь явно творилась некая ворожба, а о ней музыкант знал только одно: простым людям в чародейские дела лучше не вмешиваться. По-хорошему говоря, он был бы и рад покинуть этот гостеприимный дом, ставший вдруг таким опасным, но единственный выход находился позади девушки, сейчас напоминающую ведьму из детских сказок.
   Ветер усилился. Мебель, прибитая к полу, мелко задрожала, брошенное на стол объявление взвилось в воздух и заплясало по комнате. Ойла, являвшаяся источником этого мракобесия, застыла у двери. Глаза девушки были закрыты, ветер сбил волосы в плотный колтун, а на её лице читалась злость. Костяшки сжатых пальцев побелели, и из-под бинта по запястью скатилась капля крови; порыв быстро размазал её по руке хозяйки, окрасив бледную кожу розовым. Почему-то именно это, да ещё непонятно откуда появившийся запах гари больше всего и испугали бродягу.
   Закончилось всё так же неожиданно, как и началось. Ветер утих, напоследок ласково коснувшись перепуганного флейтиста, а Ойла открыла глаза и с трудом, словно бы сопротивляясь неведомой силе, подняла руку. На раскрытой ладони лежало нечто, полностью завладевшее вниманием хозяйки.
   Ганс поднялся на ноги и, сам поражаясь своей смелости, подошёл к девушке. Она даже не шевельнулась, продолжая изучать своё приобретение. Музыкант тоже уставился на руку ведьмы.
   Это действительно была ракушка. Только выглядела она так, будто Ойла только что достала её из огня: трещины, обугленные края, разводы копоти на некогда перламутровой поверхности. На ладони хозяйки осталось несколько частичек пепла, а от пальцев поднимался еле заметный дымок. Флейтист в ужасе посмотрел на девушку. Та неожиданно дёрнулась, судорожно вздохнула, тряхнула головой – и, кажется, пришла в себя. Достав из кармана просторной домашней рубахи платок, Ойла деловито протёрла свой трофей и положила его на стол, довольно произнеся:
   – Талеров на пять потянет. Удачная работа.
   Окончательно переставший что-либо понимать Ганс тяжело вздохнул и выругался. Он был бы рад сдержаться, но потрясение последних минут оказалось слишком сильным. Не часто бродяга сталкивался с колдунами, а уж так близко – и вовсе никогда. Как тут не испугаться?
   – Прости, – хозяйка торопливо повернулась к флейтисту. – Мне следовало тебя предупредить.
   – Ч-что это было?
   – Моя работа, – просто ответила Ойла. – Создание талисмана, ничего страшного. Это лишь со стороны выглядит так… эффектно.
   Только сейчас Ганс обратил внимание на то, что к девушке вернулась её прежняя холодность. Спокойная размеренная речь, лаконичные фразы, привычный пустой взгляд – ни следа бушевавшего гнева. Разве что выглядела ведьма очень уставшей, но спрашивать об этом бродяга не решился.
   – Испугался?
   – Естественно, – скрывать флейтисту было нечего.
   – Извини. С разрушительной акри… энергией всегда так, но жаль было зазря тратить такую качественную злость.
   Ганс недоумённо тряхнул головой:
   – «Разрушительной»?
   – Да. Их два вида: разрушительная и созидательная. За первую платят больше, но я с ней связываться не люблю, только нервы себе трепать.
   – И окружающим. Вижу, – чуть истерично хохотнул музыкант.
   Девушка пожала плечами, явно не собираясь продолжать разговор. Вместо этого она повторно осмотрела талисман, взвесила его на ладони и убрала в верхний ящик стола. Бродяга успел заметить, что там уже лежали несколько камешков, деревянная фигурка и пара медных пластин. Все они были слегка подкопчены, в точности как зачарованная ракушка.
   – Завтракать будешь? – спокойно, словно бы ничего и не произошло, поинтересовалась Ойла.
   Ганс задумался. Не столько над вопросом (есть он хотел, и сильно), сколько над реакцией хозяйки и своим поведением. Во всём случившемся было что-то неправильное, но ушедший страх не торопился возвращаться. Флейтист изумленно отметил, что ему… интересно рядом с этой девушкой. Настолько, что он не против ещё немного задержаться в её доме. Если не выгонят, конечно же.
   Поели в тишине, довольствуясь остатками вчерашнего ужина. Ойла, и так не слишком разговорчивая, за время завтрака не произнесла и дюжины слов. Музыкант отметил, что процесс создания талисмана не прошёл для ведьмы даром: её руки еле заметно подрагивали, словно от переутомления. Бродяге хотелось посоветовать девушке отдохнуть, но он оставил фразу при себе, ведь хозяйка лучше знала, что ей нужно.
   После завтрака Ганс попросил иголку и нитки: пришить оторванный рукав. Вместо этого Ойла заявила, что сама займётся вещами флейтиста, а ему было бы неплохо сходить на рынок, если он так уж рвётся отплатить за своё пребывание в этом доме. Просьба, высказанная привычным равнодушным тоном, отказа не подразумевала. Через пять минут проинструктированный музыкант уже бодро шагал по улице, выискивая указанные ориентиры.
   Путь до ярмарки оказался неблизким. И проклинать бы его музыканту последними словами, не выдай добросердечная хозяйка тёплый, хотя и кусачий свитер. Откуда среди вещей девушки взялась эта серая тряпка, связанная на мужчину раза в два шире Ганса, бродяга не знал, но был крайне благодарен случаю, оставившему одёжку у ведьмы. В одном только верном кожухе флейтист не рискнул бы и до конца улицы сбегать, не то что за дюжину кварталов.
   А погода и вправду подпортилась. Или исправилась – это смотря с какой стороны окна глядеть. С улицы, так холодно и ветрено: лицо и руки перестали чувствоваться минут через пять. А если из дома, да ещё сидя у тёплого камина, то просто образцовая зима получалась: светло, чистенько, морозец в каждом сугробе ощущается. Красота, да и только. Ганс согласился бы, что красота, да виднеющийся (даже глаза косить не приходилось) красный кончик носа свидетельствовал об обратном.
   Как дошёл до рынка, да как закупался (обстоятельная Ойла написала целый список, пометив в какой лавке что брать) – бродяга не запоминал. Обратный путь – тоже, но на улице, где располагался дом ведьмы, флейтист очухался и собрался с мыслями. Возможно, причиной этакого «пробуждения» была парочка, шагающая перед музыкантом: высокая девушка, с головы до пят укутанная в бежевую накидку, и не менее долговязый мужчина, одетый в тёмно-коричневое пальто. Ганс никогда не стеснялся подслушивать чужие разговоры, к тому же спорили эти двое так громко, что хоть затыкай уши или переходи на другую сторону улицы. Руки у флейтиста были заняты, идти никуда не хотелось, вот и пришлось внимать тому, о чём эти двое говорили.
   – Это бред, Джулия! – горячился мужчина. – Мы с тобой – взрослые люди, сами можем найти дорогу!
   – Бред – это то, что задумал ты, Том, – по голосу девушки прекрасно читалось, с каким трудом она сдерживается. – Я не хочу вновь заблудиться в каком-нибудь дремучем лесу!
   – Да какой лес?! До Герата пути на два дня от силы. Зачем нам проводник?
   – Затем, что ты в собственном доме выхода найти не можешь, растяпа! И хватит на этом. Это мои деньги и мне решать как их тратить.
   В этот момент Ганс обогнал спорщиков, так что окончания беседы он не услышал. Бивший в лицо ветер сносил все фразы странной парочки, продолжавшей выяснение отношений прямо на улице.
   Порывшись в кармане, флейтист вытащил оттуда ключи. Поначалу он удивился: неужели Ойла настолько бесстрашна, что доверяет их первому встречному, но после вспомнил о даре приютившей его девушки. Кто знает, как в Чишле защищают свои дома от нежданных визитёров? В том, что одним дверным замком тут дело не обходится, бродяга не сомневался и потому очередной глупый вопрос задавать не стал.
   Попасть в узкую щель с первого раза не получилось: деревянная ручка ключа всё время норовила выскользнуть из ладони музыканта. Он вполголоса чертыхнулся, поставил корзинку с покупками на крыльцо и вновь занялся непокорным замком. Замерзшие пальцы плохо слушались: прошла ещё минута, прежде чем Гансу удалось впихнуть ключ в прорезь. Теперь только повернуть.
   – Простите…
   Неожиданный оклик заставил флейтиста дёрнуться. Предатель-ключ, мигнув отблеском низкого зимнего солнца, выскользнул из замка и упал в корзинку поверх укрывающей продукты тряпицы. Музыкант, недобрым словом помянув обратившегося к нему незнакомца, склонился над своей ношей. Только после того, как ключ (видимо, со злости) сразу вошёл в щель замка, бродяга сердито посмотрел на говорившего:
   – Да?
   – Не подскажете, это ли дом госпожи Мажек?
   Вопрошающим оказался давешний спорщик. Его спутница, прежде тоже весьма говорливая, ныне молча разглядывала Ганса. Особо её внимание привлекли рукава и ворот свитера, торчавшие из-под куцего кожуха.
   – Да.
   – А она сегодня принимает?
   Флейтист задумался. Он вообще-то не понимал, почему это хозяйка дома должна кого-то принимать, не такое у неё было ремесло. Но эти двое говорили о «проводнике», и… Бродяга решил, что этими вопросами следует заняться самой Ойле, а не её гостю. Однако от маленькой мести удержаться не смог:
   – Подождите здесь. Я спрошу у госпожи.
   Фраза получилась кривая, это музыкант отметил сразу. Выходило будто бы ведьма его хозяйка, а он – что-то вроде слуги. Но гордыня никогда не была любимейшим грехом Ганса, в отличие от пристрастия к теплу и комфорту, так что он предпочёл не вдаваться в подробности.
   Оставив гостей на пороге дома, флейтист проскользнул внутрь. В общей комнате Ойлы не обнаружилось, и пришлось повозиться, снимая верхнюю одежду и раскручивая непомерно длинный шарф. Только после этого музыкант продолжил искать хозяйку. Не было её и на кухне, и он потратил ещё немного времени, выискивая, куда бы поставить корзинку.
   Нашлась девушка лишь в третьей комнате – спальне. Забравшись с ногами в глубокое, изрядно потрёпанное кресло, она дремала. Рядом, на узкой койке, лежала аккуратно зашитая рубашка Ганса. Бродяга, несколько секунд полюбовавшись (во сне Ойла выглядела крайне милой), тихо отступил. Он уже предвкушал, как скажет непрошеным гостям о том, что «госпожа» занята, когда его остановил голос хозяйки:
   – Что-то случилось?
   Пришлось отвечать, пускай и с неохотой. Флейтист сам не мог понять, почему так невзлюбил эту парочку. Ну не из-за выскользнувшего же ключа, на самом-то деле?!
   – Там тебя видеть хотят. Спрашивают, принимаешь ли ты.
   – Принима-аю, – зевнув, ответила девушка. Пару раз моргнула, скинула плед и поднялась на ноги. Выглядела она всё ещё неважно. – Позови их, пожалуйста.
   Ганс подумал, что был не так уж не прав на счёт слуги, но вслух ничего не сказал. Он привыкал молчать в этом странном доме.
   Посетители дожидались его с плохо скрываемым раздражением. Злились за стояние на морозе, отметил музыкант, но отметил равнодушно, словно бы заразившись от хозяйки дома презрением к эмоциональной окраске мыслей. В прихожей гостей встретила Ойла. Она не пыталась изобразить радушие, более того, в глазах ведьмы явственно читалась скука. Незнакомцев это не остановило, хотя они удивлённо переглянулись.
   – Госпожа Мажек? – настороженно спросил мужчина.
   – Да. Чем могу быть полезна?
   – Меня зовут Томас Маар. Мы с женой хотели бы нанять вас.
   – В качестве кого?
   – В качестве проводника, – женщина (Джулия, вспомнил Ганс) перебила своего спутника, проигнорировав его сердитый взгляд исподлобья.
   Хозяйка неторопливо кивнула, словно бы ожидала такого ответа. Жестом предложив гостям снять верхнюю одежду, она проследовала в комнату; забытый всеми флейтист ушёл за девушкой, но вместо гостиной отправился в спальню. Дома оказалось тепло, почти жарко, и находиться в свитере становилось неуютно.
   Переодеваясь, музыкант размышлял о предстоящем ему путешествии. Он и так слишком задержался в Чишле. Волшебная страна Гансу не понравилась: маги, чародеи, колдуны – всё это было немного слишком для обычного бродяги. К тому же он года три не заезжал в родной Выславец, а там вскоре открывали постоянную ярмарку, где можно неплохо подзаработать.
   Скрип двери отвлёк флейтиста. Торопливо застегнув последнюю пуговицу, он оглянулся через плечо и увидел ведьму. Девушка казалась встревоженной, даже чуточку напуганной. Не обращая внимания на растерянность застигнутого врасплох гостя, она пересекла комнату и прислонилась к оконной раме. Внимательно посмотрев в глаза музыканту, Ойла тихо спросила:
   – Ты не заметил ничего странного в этих двоих?
   Бродяга удивленно моргнул, затем непонимающе тряхнул головой:
   – Чего?
   – Чего-нибудь… Не знаю. Быть может, в их внешности или словах?
   – Да как-то нет. – Поежившись под неуютным взглядом серых глаз, Ганс отвернулся и принялся складывать свитер. – Люди как люди. Я их особо и не рассматривал.
   – Зря; они того стоят. А ты не мог бы описать мне этого мужчину?
   Тут флейтист не выдержал, обернулся. Нелепая просьба привела его в замешательство, и он переспросил:
   – Что-что сделать?
   – Описать, – сухо повторила ведьма. – Возраст, рост, телосложение, цвет волос – что здесь непонятного?
   Спорить с хозяйкой музыканту не захотелось: в конце концов, мало ли у кого какие потребности возникают. Может, эта слепота, о которой говорила Ойла, как-то связана и с глазами? Бродяга этого не знал и потому подчинился.
   – Ростом на ладонь повыше меня, – неуверенно начал он, – лет тридцати пяти. Худощавый, но не слишком. Волосы рыжие.
   – Глаза?
   – Карие, что ли?.. нет, нет, голубые! Точно, голубые.
   – А девушка, она на него похожа?
   – Не очень. – Ганс хотел задумчиво потереть подбородок, но наткнулся на трёхдневную щетину и поспешно убрал руку. – Разве что тоже высокая.
   – Так я и думала…
   На добрую минуту в комнате стало тихо. Флейтист напряжённо смотрел на Ойлу, нутром опытного путешественника чуя, что творится что-то странное. Ему не терпелось расспросить ведьму, но отсутствующий взгляд девушки свидетельствовал о бессмысленности этого намерения. Люди с такими глазами ежели что и объясняют, то только самостоятельно, не прибегая к помощи наводящих вопросов.
   – Ганс, мне нужна твоя помощь, – наконец заговорила хозяйка. – Ты вчера так отчаянно рвался заплатить; сделаешь, что я прошу, и мы в расчёте. Идёт?
   – А что нужно сделать?
   – Сбегать к моему брату и передать ему весточку. Я не могу уйти, пока здесь сидят эти двое, а дело крайне срочное. Не отказывайся, хорошо?
   Бродяга почувствовал, как по спине пробежало несколько крупных мурашек. Происходящее нравилось ему всё меньше и меньше, но просьба выглядела вполне невинной. Помочь одному члену семьи связаться с другим – в этом же нет ничего плохого.
   Или есть?
   – Куда мне идти?
   Ойла подробно описала маршрут и потребовала, чтобы флейтист дважды повторил его по памяти. Затем она набросала несколько слов на клочке бумаги и отдала письмо своему посыльному.
   – Когда найдешь указанный адрес, отыщи Алана Мажека. На все расспросы отвечай, что у тебя важное сообщение от его сестры; меня там знают, так что проблем возникнуть не должно. Письмо никому, кроме Алана, не показывай.
   – А как я его узнаю?
   – Мы с ним очень похожи, не перепутаешь. На словах добавь, что я прошу его не торопиться и всё тщательно обдумать – если возникнет необходимость, то я буду тянуть время столько, сколько понадобится. Запомнил?
   – Д-да, – голос музыканта сорвался, но ведьма не обратила на это никакого внимания.
   – Надеюсь. После того, как всё передашь, возвращайся сюда.
   Ганс нервно кивнул, убрал письмо в единственный глубокий карман рубашки и подошёл к двери. Уже коснувшись ладонью ручки, он обернулся и, сам не ожидая от себя такой смелости, спросил:
   – Это опасно?
   – Если мы не будем торопиться, то нет.
   Бродяга с трудом поверил своим глазам: Ойла подмигнула ему.
   В гостиную добровольный гонец вышел первым. Посетители не обратили на него никакого внимания: мужчина рассматривал скудное убранство комнаты, девушка же теребила висящий на цепочке кулон. Флейтист замедлил шаг и, скосив глаза, вновь оглядел парочку. Теперь, после слов хозяйки, гости нравились ему ещё меньше. Музыканту даже захотелось остаться в доме и уберечь амулетчицу от надвигающейся беды. Какой именно – он не знал, но предчувствие…
   Ганс не успел сориентироваться. Он увидел полыхающие недобрым огнём глаза Джулии, да услышал странный возглас «Они знают!». А в следующий момент что-то толкнуло флейтиста в бок, и он отлетел к стене, лишь чудом избежав удара головой об угол шкафа.
   Зрение вернулось чуть раньше слуха. Бродяга ещё стоял на четвереньках, силясь разобраться в происходящем, но уже видел вставшую меж ним и гостями ведьму. Музыкант не понимал, что она собирается делать, однако знакомый ветер говорил о серьёзности намерений.
   Невидимая волна вновь обрушилась на Ганса, сообразившего укрыться за шкафом. Парочке пришлось куда хуже, поток так вдавил их в стену, что они не могли пошевелиться. Источником этой силы явно была Ойла, но нападала она или защищалась, флейтист не знал. Он вообще не вдавался в подробности, мечтая лишь об одном: оказаться как можно дальше от места, где вздумали драться безумные маги.
   Словно бы подслушав эту мысль, хозяйка обернулась. Её лицо оставалось обманчиво-спокойным, но от взгляда путника не укрылась стекающая по виску девушки струйка пота. Дёрнув плечом в попытке смахнуть её, ведьма процедила сквозь плотно сжатые зубы не то приказ, не то мольбу: «Найди Алана!». Повторять дважды не пришлось: Ганс уже вскочил на ноги и помчался к выходу. Последним, что он услышал, был смутно знакомый грохот; очередная волна ласковым прибоем коснулась музыканта, растрепав и без того взлохмаченные волосы.
   Как бежал, флейтист не запомнил. Он не чувствовал ни холода, ни усталости, просто мчался вперёд, навязшей на зубах песенкой повторяя описание маршрута. В себя бродяга пришёл, лишь увидав знакомые серые глаза: Алан Мажек действительно был невероятно похож на сестру.
   Внятно пересказать события у Ганса не получилось, но его собеседник оказался достаточно сообразителен. Когда же мужчина увидел предназначенную ему записку, то от ледяного спокойствия старшего Мажека не осталось и следа. Яростно ругнувшись, он отпихнул флейтиста и исчез в клубах густого жёлтого дыма, от которого нестерпимо хотелось кашлять.
   Бродяга растерялся. Вновь пришла мысль, что Чишла – совсем не его страна, и надо бежать отсюда. За ней вернулось прежнее беспокойство. Музыкант чувствовал себя обязанным Ойле, и не только за стол и кров, но и за доверие. С другой стороны, голос разума буквально кричал о том, что свою часть работы путешественник выполнил, и нечего влезать куда не звали. Чокнутые маги вполне в состоянии разобраться без его вмешательства.
   Последнюю фразу Ганс додумывал на бегу.
   Добравшись до дома Ойлы, музыкант осторожно прокрался к входу и повернул ручку. Было не заперто, но дверь шла с трудом, словно бы что-то блокировало её. Поднажав, Ганс получил подходящую ему по размерам щель. Тут-то он и понял, что именно не давало ему войти.
   Вначале бродяга обнаружил лишь загородившую проход ногу. Перешагнув через неё и оказавшись в комнате, флейтист увидел и владельца. Мужчина, представившийся Томасом Мааром, лежал на полу, привалившись плечами к двери. В первый момент музыкант испугался, подумав, что перед ним мёртвое тело, но Маар дышал, пускай редко и рвано.
   С трудом оторвав взгляд от застывшего у его ног человека, Ганс огляделся. Тело второй посетительницы нашлось в гостиной, у камина; рядом с женщиной валялся крошечный пистолет. Вздрогнув, бродяга перевёл взгляд на противоположную стену. Кровавое пятно было там, где он и боялся его найти: чуть ниже уровня груди. Если Джулия стреляла в Ойлу, то могла попасть прямо в сердце ведьмы.
   Из вызванного страхом оцепенения флейтиста вывел звук голосов, доносившийся из соседней комнаты. Если музыкант не ошибался, то один из них принадлежал хозяйке дома, однако едва слышный шёпот внушал серьёзные опасения по поводу самочувствия раненной девушки. В том, что кровь на стене принадлежит именно Ойле, бродяга не сомневался: вспомнил шум, сопровождавший его побег. Так громыхать мог только пистолетный выстрел, у ведьмы же в руках не было никакого оружия.
   – Алан, хватит. – Гансу пришлось поднапрячь слух, чтобы разобрать слова хозяйки. – Мне неприятен этот разговор.
   – А мне неприятна твоя безалаберность! – в отличие от сестры, старший Мажек говорил даже чересчур громко. Он явно кипятился. – Ты ведёшь себя как ребёнок!
   – Поверь, ты сейчас – не лучше.
   – Ойла!
   – Помолчи, пожалуйста. Я не смогу тебя перекричать в таком состоянии.
   Флейтист подошёл к ведущей в спальню двери и осторожно заглянул в комнату. Как и час назад, ведьма занимала единственное кресло, вот только выглядела она на порядок хуже. Бледность залила её лицо, придав светлой коже болезненный серый оттенок, под глазами залегли глубокие тени. Музыкант заметил, как тряслись руки девушки, особенно лежащая на подлокотнике левая. Присевший на корточки Алан внимательно исследовал злополучную конечность
   – Ты не понимаешь… Я же волнуюсь!
   – Только потому, что я слепая? – Зажмурившись, хозяйка сердито зашипела. Гансу никогда не доводилось попадать под пули, но он догадывался, что боль должна была быть очень сильной.
   – Только потому, что однажды никто тебе не поможет! А вдруг этот проходимец сбежал бы, вместо того, что бы позвать меня?
   – Я знаю, кому можно доверять. – И, неожиданно взглянув прямо на флейтиста, ведьма негромко добавила: – Заходи, Ганс. Я рада, что ты вернулся.
   Музыкант почувствовал что краснеет. Неприятно быть застигнутым за столь постыдным занятием, как подсматривание, но куда сильнее бродягу смутил взгляд Алана. Маг смотрел на гостя своей сестры будто бы на червяка: существо полезное, однако омерзительное. Брезгливая гримаса на породистом лице старшего Мажека могла привести в замешательство и гораздо более смелого человека, нежели флейтист.
   – Заходи-заходи, – Ойла махнула здоровой рукой, указывая на стоящий в углу комнаты табурет.
   Присаживаться Ганс не решился. Войдя в спальню, он остановился у самой двери, стараясь при этом занимать как можно меньше пространства. Алан, нервно дёрнув плечом, повернулся спиной к гостю и возобновил прерванное его появлением занятие. Обведя мужчин взглядом, хозяйка тяжело вздохнула.
   Некоторое время в комнате царило молчание, нарушаемое лишь тихим бормотанием колдуна. Отдельных слов было не разобрать, но флейтист догадывался, что наблюдает какую-то ворожбу. Ему ещё никогда не доводилось видеть подобную магию вблизи, и потому музыкант замер тише мыши, даже дышать старался через раз, лишь бы не помешать заклинанию.
   Закончив колдовать, Мажек поднялся на ноги и довольно оглядел дело рук своих. Вытянув шею, Ганс наконец смог разобрать, над чем корпел маг. Вернее, бродяга увидел лишь конечный результат: небольшой круглый шрам на плече ведьмы. Судя по окружавшим белесое пятно кровавым разводам, рана была серьёзной. Флейтист поспешил отвернуться: вид крови, особенно в таких количествах, заставлял его испытывать дурноту.
   – Так-то лучше, – заявил Алан, подводя итог своей работе. – Сейчас подойдут мои ребята: мы разберёмся с телами. А после у меня будет к тебе долгий разговор, сестра.
   Маг, подчёркнуто не обращая внимания на музыканта, покинул комнату. Проводив братца взглядом, Ойла откинулась на спинку кресла и тихо спросила:
   – Ты в порядке?
   – Что? – Ганс вначале недоумённо уставился на ведьму, но потом вспомнил о своем (довольно болезненном!) столкновении со шкафом. – А, нет, всё хорошо. Я цел.
   – Извини. У меня просто не было другого способа обезвредить их. Сбросы энергии можно контролировать только по интенсивности, но не по направлению распространения. Я бы и рада избрать другой вариант, да ничего больше не умею.
   Музыкант мало что понял из этого объяснения, однако предпочёл согласно кивнуть. Странно: здесь, рядом с хозяйкой, он чувствовал себя в безопасности. Это ощущение, столь неуместное на фоне всего случившегося, определённо нравилось флейтисту.
   – Но всё закончилось даже лучше, чем я могла ожидать. Алан тоже это поймёт, когда перестанет ворчать по поводу и без. Ты уж прости его грубость, он всегда слишком сильно переживает из-за меня.
   – Это заметно, – осторожно произнёс бродяга.
   – О, да…
   И Ойла сделала то, чего Ганс никак не мог от неё ожидать: она рассмеялась. Негромко и неуверенно, словно бы подзабыв, как это делается, но всё же… Гость во все глаза уставился на хозяйку дома. А та лукаво подмигнула ему и поинтересовалась:
   – Как на счёт чая?
   Флейтист покинул свой угол прежде чем увидел движение собеседницы. Подскочив к креслу, он протянул руку, помогая ведьме подняться. В этот раз она не стала отказываться от помощи, более того, даже опёрлась на плечо бродяги, делая первый шаг.
   Сопровождая амулетчицу на кухню, музыкант искоса поглядывал на хозяйку. Сейчас она не казалась такой уж грозной и странной. Просто уставшая девушка лет на семь младше самого путешественника, симпатичная и изящная. Ведьма? Возможно. Зато она приютила его, и теперь Ганс был обязан позаботиться о своей спасительнице. Вернее, ему хотелось это сделать.
   Достигнув конечной точки своего короткого путешествия, Ойла заняла место за крошечным столом, приютившимся в уголке кухни. Под чутким руководством хозяйки флейтист принялся заваривать обещанный чай. Не смотря на более чем скромные размеры помещения, сориентироваться в нём было очень непросто, как и в остальных комнатах, здесь вся утварь пряталась по закрытым шкафам. Даром что девушка обходилась минимумом посуды: бродяга возился минут десять, прежде чем приготовления были окончены.
   Когда полные чашки обрели своих владельцев, а столешница скрылась под блюдом с остатками вчерашнего пирога и парой банок варенья, настало время вести разговоры. Ганс не торопил ведьму, но ему до безумия хотелось узнать, участником каких же событий он стал. Ойла заметила это нетерпение и, зачерпнув полную ложку засахаренной малины, негромко начала:
   – Наверное, мне следует всё тебе рассказать. И ещё раз извиниться за то, что втравила тебя в такую опасную историю.
   Флейтист вскинул руку, собираясь возразить, но наткнулся на прямой взгляд усталых серых глаз и промолчал.
   – Я вот только не знаю, с чего начать… Может, ты будешь спрашивать?
   Музыканту это предложение пришлось по душе. Вопросы давно толпились у него в голове, но получить ответ на один из них бродяга хотел в первую очередь:
   – Кто эти люди?
   – Брат и сестра Треверсы. Воры и убийцы.
   – Убийцы? – Гость торопливо опустил чашку на стол. – Эти двое – убийцы?!
   – Да. – Ведьма пожала плечами и, взяв ещё немного варенья, продолжила: – Довольно известные в наших местах преступники. Удивительно, что ты о них не знаешь.
   Флейтист ничего не ответил: он всё ещё пытался переварить услышанное. У него в голове не укладывалось что такая осторожная девушка, как Ойла, могла впустить в свой дом убийц. Естественно, смятение Ганса не осталось незамеченным.
   – Ты зря так переживаешь. Кто они я поняла только после того, как поговорила с ними и с тобой. Видишь ли… ты пей, пей, остынет… Так вот, видишь ли, они пользуются мороками. Постоянно меняют свою внешность, и потому никто не знает, как Треверсы выглядят на самом деле.
   – Но как… – не договорив, бродяга опустил голову и уткнулся в чашку.
   – Как я их узнала? Я же слепая, на меня подобные чары не действуют. Беда всей талисманной магии: она либо пользуется резервом владельца, либо «подключается» к жертве. Мороки слишком энергоёмки, чтобы замыкать их на себя, а из моей силы ничего путного не сплетёшь… – Поняв, что чрезмерно увлеклась подробностями, ведьма замялась и кратко резюмировала: – В общем, я видела сквозь их личины. А для всех остальных они выглядели так, как ты описал.
   – Но я же не маг! Почему тогда на меня подействовало?
   – Все, кроме слепых – маги. Просто максимум, чему можно научить обычного человека, так это прикуривать без спички. Но для кратковременного наведения морока хватает даже столь скромного таланта.
   В течение нескольких минут на кухне царило молчание. Ганс нервно обдумывал всё, что ему рассказали, Ойла же поглощала варенье. Сей процесс настолько её увлёк, что к следующему вопросу флейтиста первая банка успел опустеть до половины.
   – Ты говорила, что никто не знает, как выглядят эти Треверсы, так? – Ведьма кивнула и бродяга продолжил: – Однако ты…
   – Я просто заподозрила неладное, почувствовав противоречие между тем, что они говорят, и тем, как себя ведут. Видишь ли, в Чишле мало кто пользуется услугами проводников, для этого есть специальные поисковые заклинания. Те же, кто магией не владеют, вряд ли будут надевать личины без веского на то обоснования. Уже это заставило меня насторожиться… Я потому и хотела проконсультироваться с Аланом: он по долгу службы знает много способов установления личности. Жаль только, что Треверсы догадались о моём манёвре.
   – Но как? – музыкант нахмурился.
   – Эта девушка, не запомнила, как её зовут… у неё был кулон, с помощью которого можно читать мысли. Думаю, она поняла, к кому ты направляешься. И, в отличие от тебя, прекрасно знала, кто мой брат.
   – И кто же?
   Ойла даже не успела открыть рот. Ответ пришёл откуда-то из-за спины флейтиста, и голос третьего участника беседы был переполнен едва сдерживаемым раздражением:
   – Глава отдела по расследованию немагических преступлений. На вашем жаргоне это будет что-то вроде… хм, ищейки? Так?
   – Но я не… – бродяга стушевался под сердитым взглядом Мажека и умолк.
   – Как тебя там… Ганс, да? – Прислонившись плечом к дверному косяку, Алан вытянул из кармана сигарету и закурил. – Спасибо тебе за помощь и всё такое, но теперь я собираюсь поговорить со своей сестрой. Сколько ты возьмёшь за оказанные услуги? Десять талеров, двадцать? Давай рассчитаемся, и ты уйдёшь. – Выпустив струю дыма прямо в лицо флейтисту, колдун с неприятной усмешкой добавил: – И больше не будешь докучать Ойле. Годится?
   – Нет, – не дав музыканту ответить, ведьма тяжело поднялась из-за стола. – Это всё ещё мой дом, и мне решать, кто и что здесь будет делать. Ганс остаётся.
   – Зачем тебе этот проходимец, сестра? Или, кроме денег, ему нужна какая-то иная благодарность?
   – Но я не ради этого!
   На слова флейтиста никто не обратил внимания.
   – Я уже сказала: в моём доме всё будет по моему.
   – Об этом я и хотел поговорить. И, если ты не против обсуждать семейные дела при посторонних…
   – Не против. – Сев обратно, хозяйка яростно уставилась на брата. Казалось, что застывший меж ними музыкант сделался прозрачней стекла.
   – Хорошо, – возмущённо фыркнул Алан. – Я связался с отцом. Он желает, чтобы ты оставила этот дом и вернулась жить к семье.
   – Что? – От удивления Ойла едва не опрокинула свою чашку. – Да я никогда…
   – Это решение отца и оно не обсуждается.
   – Даже так?.. – зло протянула девушка парой мгновений позже. – Что ж пойти против я не могу.
   – Так ты согласна? – в голосе сыщика слышалось недоверчивое торжество. – Приятно, что умение трезво мыслить не покинуло тебя.
   – Погоди, брат, я ещё не договорила. Да, я подчинюсь этому приказу. Но к семье возвращаться не собираюсь. – И, не обращая внимания на оторопевшего Алана, ведьма обратилась к Гансу: – Когда ты уезжаешь?
   – Сегодня или завтра, как получится, – растеряно ответил музыкант.
   – Сестра, я…
   – Хорошо. А куда направляешься?
   – В Выславец, на родину.
   – Это где-то на севере?
   – На северо-западе.
   – Ойла, послушай…
   – Годится. Ты не будешь возражать, если я отправлюсь с тобой?
   Мужчины умолкли, в одинаковом изумлении уставившись на хозяйку дома. А та равнодушно ковырнула ножом крышку второй банки.
   – Я… я…
   – Ты никуда не поедешь! – всё-таки взорвался Алан. Обогнув стол, он навис над сестрой, и голос его напоминал рык разъярённого зверя. – С ума сошла?!
   Ведьма проигнорировала эту вспышку гнева. Совладав с банкой, амулетчица с нескрываемым наслаждением поедала её содержимое. После четвёртой ложки она вновь посмотрела на своего гостя:
   – Так что?
   – Я не знаю, – осторожно начал флейтист. И покосился на взбешённого колдуна. – Это далеко: пешком – месяц, не меньше. К тому же зима кончается, а весной идти трудно. Не думаю, что тебе стоит сейчас уходить из…
   – Позволь я буду судить об этом сама, – мягко прервала его девушка. – А ты просто ответь: возьмёшь меня с собой или нет.
   Поняв, что Ойлу ему не переспорить, Алан сосредоточил своё внимание на бродяге. Метнувшись к музыканту, маг схватил его за шиворот и вздёрнул в воздух:
   – Я запрещаю! Даже не…
   – Хватит.
   Ведьма не повышала голос. Но нечто в том, как был произнесён этот приказ, заставило старшего Мажека опустить музыканта и отступиться. В этот миг колдун уже не казался столь грозным. Более того, Ганс отметил, что они с сыщиком чем-то похожи. Возрастом ли, одинаковым сложением или тем, насколько внимательно прислушивались к словам сидящей напротив них невысокой девушки – подробности не имели значения.
   – Ты успокоился? Хорошо. А теперь сядь и объясни мне, почему ты так злишься.
   – Я не злюсь, Ойла. – Колдун покорно занял предложенный стул. – Я волнуюсь за тебя.
   – Почему?
   – Потому что…
   Он не ответил. А когда ведьма попыталась взглянуть брату в глаза, то отвёл их и уставился в пол.
   – Всё с тобой ясно, братишка. – Хозяйка не злилась, нет. Но сейчас её спокойный ровный тон звучал настолько искусственно, что Ганс поёжился и поспешил обхватить ещё горячую чашку обеими руками. – И со всеми вами тоже. Думаете, раз я слепая, то без вашей опеки не проживу? Что я семейная обуза, которую безопаснее держать под рукой, нежели отпустить в свободное плавание? Не надо будет оправдываться перед своей совестью, если что случится. Ведь не случится же, Алан? Ты за этим проследишь?
   – Ойла, ты не…
   – Дай мне договорить!.. Постарайся понять и объяснить отцу, что я уже взрослая. Потому в Чишле и не останусь. Что я буду здесь делать, Алан? Уже сейчас мне едва удаётся зарабатывать себе на жизнь. Ещё пару лет, и я приползу к отцу, умоляя взять меня обратно. Он, конечно же, не откажет, найдёт кров и деньги, какую-нибудь бессмысленную работу, выдаст замуж. К тридцати я стану скверной женой и плохой матерью, а ещё лет через сорок-пятьдесят лет помру в своей кровати, не оставив за собой ровным счётом ничего! И до конца жизни меня будут опекать как больную.
   Девушка на мгновение умолкла, переводя дыхание. Ошеломлённые её монологом, мужчины молчали и прятали глаза, стараясь не встречаться с серой пустотой взгляда хозяйки.
   – Алан, я не хочу такой жизни. Я так не смогу.
   – Лучше такая чем никакой, – неуверенно возразил маг.
   – Не лучше. Миллионы людей не знают вообще никакой магии; почему должна пропасть именно я? А если и так, то я хотя бы сделаю всё возможное, дабы прожить свою жизнь. Прожить, Алан, а не просуществовать. Есть же разница.
   Ойла не стала дожидаться решения брата. Отставив в сторону пустую чашку, она закрыла банки, собрала на тарелку крошки от пирога и поднялась.
   – Ганс, помоги мне собраться. Утром мы уходим.
   Когда ведьма в сопровождении флейтиста покинула кухню, её брат остался за столом. Черенком ложки он выводил на столешнице замысловатые узоры, и глаза мужчины были полны печальной задумчивости.
   – Ты не права, сестрёнка…

   Знаете, сейчас не в моде открытые финалы. Читатель любит конкретику: что, когда, в каком порядке. Раздать всем по заслугам, наградить достойных, обличить виноватых, позволить добру победить зло или наоборот… Но не сегодня. Не сейчас.
   Разрешите автору не сочинять того, что будет завтра. Какая вам разница: доедет ли Ойла до родины её нового друга, станет ли Ганс известным музыкантом, простит ли Алан сестру или каждый из них вскоре решит что ошибался? В общем и целом, это не имеет никакого значения, ведь первый шаг уже сделан.
   А по мелочам скажу только одно: когда колдунья и бродяга покидали город, над волшебной страной Чишлой светило солнце.