ообще говоря, в этом посте должен был быть очередной репортаж из студенческой жизни, благо порассказать что мне сейчас есть. Но - лень. Неделя получилась настолько утомительной и приплюснутой, будто бы жизнь взялась проверять меня на прочность: "А? Сдашься? А если ещё так цепануть? А вот так?" Пока не сдаюсь, но мозговая активность стремится к нулю.
Так что никаких "бытовых очерков". Замечу только, что с термином "свободное время" на ближайшие четыре месяца я могу попрощаться смело. Когда выкатываешься из дома ещё до семи утра, возвращаешься в районе пяти-семи, и за оставшиеся до половины десятого время (ложиться спать позже для меня - форменное самоубийство) надо успеть хоть немного проветрить голову и подготовиться к следующему дню - думать о чём-то кроме учёбы нет ни сил, ни желания. Даже два выходных особо не спасают. По средам всё равно придётся ездить в институт и заниматься начерталкой, а воскресенье уйдёт под два курса лаб и подготовку к четырём семинарам в понедельник-вторник. Да и ещё и "радость" в виде свалившегося на этом, а не на следующем семестре УИРа...
В общем, Нел теперь тот самый "неуловимый Джо". С той лишь разницей, что даже будь я кому-то нужна, фигли меня кто поймает.
Вот и ну всё на этом, больше не буду. А буду делиться очередной небольшой сказочкой, написанной в перерывах между лекциями и лабораторными. На этот раз история почти что "персональная", поскольку адресуется доброму чёртику
Анде.
Картинок забавных тебе и так накидали в избытке, а я постараюсь порадовать тем, что у меня худо бедно получается: буковками.Так что сказочка.
Без названия
a.k.a.
Читать сказочку
Штрих шестой
– Шин, спасай!
Такое начало было весьма многообещающим. Ещё более многообещающим оказался вид заявившегося в ночи гитариста: на лице невероятная смесь обречённости и надежды, коротко остриженные вихры взлохмачены, глаза в дрожащем свете газового фонаря уже не серые или голубые, а бутылочно-зелёные и настолько же стеклянные. Шинара даже настороженно принюхалась, ожидая различить запах дешёвого пойла, коим Улин заливался всякий раз, когда очередная красотка разбивала ему сердце. Но нет, Серебряный был абсолютно трезв. Вернее, его опьянение объяснялось не обычным алкоголем, а причудливыми нематериальными причинами.
– Что у тебя стряслось?
Закончив рассматривать приятеля, девушка посторонилась, пропуская его в дом. Музыкант благодарно кивнул и скользнул внутрь, на ходу стягивая выбеленную снегом куртку. Только сейчас хозяйка заметила высившийся над плечом мужчины гриф гитары. Судя по тому, что обожавший свой инструмент блондин даже не позаботился до конца запахнуть чехол, дело обещало быть более чем серьёзным.
– Привет, – махнув головой, запоздало поздоровался гость. – И спасибо.
– Дело, друг мой. Дело. Второй час ночи на дворе.
– Мне нужен текст.
В повисшей после этих слов тишине отчётливо слышалось тиканье массивных напольных часов, доставшихся переводчице вместе с квартирой. На пятнадцатом щелчке Шинара растеряно переспросила:
– Что-что?
– Текст, – повторил Улин, вычёсывая из взлохмаченных волос не успевшие растаять снежинки. Закончив с этим делом, он вытер мокрые ладони о брюки. – Для песни. Музыку я придумал, а текст никак не даётся.
– Так срочно?! Не мог прийти утром?
Серебряный обиженно сверкнул глазами, и Миф смущённо потупилась. Несмотря на внешнее легкомыслие, к своему творчеству гитарист относился весьма серьёзно; ему ничего не стоило поднять приятеля посреди ночи для оценки нового сочинения. Почему-то последние несколько лет этим приятелем всё чаще и чаще становилась переводчица.
Однако в этот раз Дихтер решил удивить старую подругу наличием более адекватной причины, нежели приступ вдохновения:
– Мы с Юраном поспорили: кто напишет лучшую песню за два дня. Сама понимаешь, проигрывать мне не с руки.
– Как дети малые, честное слово… Тебе что, обязательно нужно дразнить змей?
Ворчала хозяйка больше для порядка, поскольку Юрана – ещё одного представителя цеха вольнонаёмных музыкантов – ненавидела почти так же сильно, как и издревле воевавший с ним Серебряный. Что бродяги не поделили изначально, сейчас уже никто не помнил, но вражда их была непримиримой, пару раз дело доходило до крови. На этом фоне нынешний способ выяснения отношений выглядел ещё весьма цивилизованным.
– Ладно, Миф, не злись. Ты мне поможешь?
– А куда я денусь? – вздохнула девушка, заглядывая в лихорадочно мерцающие глаза приятеля. – Идём, у меня как раз остались подготовленные к публикации черновики. Может, чего и найдём.
В тесной комнатке, служившей Шинаре рабочим кабинетом, царила полная разруха. Стол, подоконник, книжные полки, стул, колченогий табурет для гостей – всё было завалено исписанными листами. Единственная аккуратная стопка – полный текст новой книги, набранный на печатной машинке – выглядела здесь чем-то неестественным. Словно бы стремясь вернуться к полному беспорядку, хозяйка вручила эту пачку гостю, а сама взялась за рукописные наброски.
– Что конкретно тебе нужно?
– Не знаю. – Сняв чехол с гитарой с плеча, Улин принялся свободной рукой стирать облепившие гриф бисеринки воды. – Лучшее, что у тебя есть.
– Тогда это не ко мне. Я всего лишь скромный переводчик, а не гений эпохи Забвения.
– Миф…
Несколько секунд друзья разглядывали друг друга. Серебряный – с лёгкой укоризной, Шинара – с несвойственным ей вызовом. Затем так же синхронно отвели глаза и начали разговор заново:
– Думаю, нужно что-то серьёзное, но без патетики. Сюжетное. И ни в коем случае не лирика.
– Ты сыграй, а там разберёмся.
Кивнув, музыкант окончательно расчехлил гитару и огляделся в поисках свободного места. Ремень, равно как и множество других полезных вещей, Дихтер забыл на том чердаке, что за считанные гроши снимал у старого знакомого. Устроившись на краешке стола, гитарист замер в полной неподвижности: собирался с мыслями и вспоминал и без того въевшиеся в память аккорды.
А потом коснулся струн.
– Тебе не кажется, что слова тут будут лишними? – тремя минутами позже спросила Шинара. За грубоватым вопросом почти что и не пряталось удивлённое восхищение.
Если бы в огромном приморском Порт-Ноиле нашёлся хоть один полуночник, прогуливающийся в районе Университета, то у него были бы неплохие шансы заметить единственное освещённое окно библиотечного общежития. Если же этот полуночник ещё и отличался чрезмерным любопытством, то он мог заглянуть за оранжевое стекло. Впрочем, вряд ли ночной бродяга нашёл бы увиденную картину любопытной.
В залитой светом пары газовых рожков комнатке двое взрослых людей с головами закопались в ворох листов: рукописных, печатных, исчерканных пометками или девственно чистых. Тут же дремала погребённая под отвергнутыми вариантами гитара, в тон наполнявшим воздух обрывкам фраз подрагивая единственной свободной струной.
– А это?..
– Не тот размер.
– Не ложится…
– Плохо звучит…
– Второй раздел или третий.
– А что в первом?
– Не переводы – мои.
– А если?..
– Вряд ли.
– Тогда этот…
– Кофе?
– Не откажусь…
И две макушки, склонившиеся над разложенными широким веером листами, из-за неверного света ставшие серой и чёрной.
Действительно, ничего интересного.
Поставив финальную точку, гитарист ещё раз бегло просмотрел чистовик и спрятал его во внутренний карман жилета. Работа заняла больше времени, чем ожидал музыкант; сдавшаяся час назад Шинара уже спала у противоположного края кровати. В другую комнату они ушли на рассвете, когда пробившиеся сквозь окно солнечные лучи начали терзать привыкшие к ночному сумраку глаза.
Но всё закончилось более чем удачно. Перебрав почти четыре сотни вариантов, Улин нашёл единственный, соответствовавший и духу, и звучанию сочинённой мелодии. Конечно, требовалась кое-какая доработка, но у Серебряного ещё оставалось время: рассудить спор доверили слушателям, а раньше восьми никто в «Бутылке» не появлялся.
В который раз за утро растерев готовые закрыться глаза, Дихтер посмотрел через плечо. Переоценить помощь Миф было бы сложно: она единственная ориентировалась в этом бумажном царстве, по первому взгляду отличая текст средневекового барда от текста поздней подделки, и их обоих – от собственной стилизации. Такие «мелочи», как смысл очередного стихотворения или его размер, хозяйка дома и вовсе помнила наизусть.
– Знаешь, Шин, – пробормотал музыкант, закидывая гитару на спину и в последний раз оглядываясь на спящую подругу, – был бы я семейным человеком – женился бы на тебе.
Он находил это забавным – разговаривать о таких вещах с неспособным услышать или ответить человеком. Не то, что бы Улин не мог сказать нечто подобное вслух: говорил, и не раз. Но в нынешней ситуации была своя прелесть. Если бы…
– Была бы я семейным человеком – ты бы уже лет пять мучился.
Ворчливые интонации заспанного голоса оказались плохой маскировкой: в словах девушки отчётливо слышалась улыбка. Но Улин решил подыграть подруге, ответив так же серьёзно:
– Это ещё не известно, кто станет мучиться, красавица.
Фырканье, полное высокомерного возмущения, было единственной реакцией со стороны Шинары. А в следующий момент она отвернулась и демонстративно натянула плед на голову. Пару секунд полюбовавшись равнодушной спиной, гитарист двинулся прочь из комнаты.
– Дверь за собой запри, – донеслось ему вслед. – И даже не вздумай проигрывать. Убью.